Результатов: 6

2

КАК Я ВЗЯЛА ЗАЛОЖНИКА

Дело было в Москве. В отделение, куда меня перевели из реанимации, пришла заведующая и сказала:

— Вы — паллиативная больная, вам в больнице делать нечего. Потом в режиме монолога она сообщила, что капать меня все равно надо, поэтому мне можно остаться на коммерческой основе. Слово «паллиативная» было неожиданным и новым. Мы с испугу согласились. Заведующая, кстати, оказалась неплохим врачом.

И вот, лежу я в платной палате. Одна беда — кнопка вызова не работает. А передвигалась я тогда с большим трудом. Но смирилась вроде. Пока однажды не была разбужена уборщицей, ибо плавала в теплом и красном — выпал подключичный катетер. Легкая паника не помешала умницам-сестрам успеть меня откачать, проклиная молчащую кнопку. Потому что уборщице, оказывается, далеко бегать пришлось, всех созывая.

А тут еще в палату напротив совсем тяжелого деда положили. Через дверной проем я наблюдала, как он задыхался, стонал и тянул руку в бесполезной кнопке. В общем, надо было бдеть над ним. И тогда я стала требовать ремонта системы вызова. Хотя бы ради деда…

Трижды приходила делегация из проректора по хозчасти, главы фирмы ремонтников и дядьки-рокера в качестве электрика. Дядька был в косухе и бандане с черепами. В общем, наш такой человек. Панели над кроватью он развинчивал и завинчивал, делегация уходила, а к вечеру все опять отрубалось.

Наконец я вызвала их в четвертый раз. Пришел только рокер. Он вяло постучал по панели и опять стал развинчивать. В этот момент у него зазвонил телефон, и смеющийся мужской голос довольно громко пророкотал в мобильнике:

— Короче, изобрази там бурную деятельность, отвинти-развинти, понимаешь, и давай, свободен… По-быстрому там.
Дядька-рокер вяло дакнул.

Не знал он, что со мной так нельзя. Вот именно так нельзя со мной. Палата моя запиралась изнутри на ключ. Закончив, рокер не стал меня обнадеживать миганием лампочки, сказав, что посмотрит позже. Пошел к выходу — дернул за ручку двери и изумился:

— А выйти… это вот как?
— А никак, — говорю. — Теперь вы — мой заложник.
Он сосредоточенно посмотрел на дверь.
— А домой-то мне как?
— Никак, — говорю. — Звоните шефу. Пока сигнализация не заработает, пытаться уйти домой бесполезно.

И начинаю рассказывать ему об ужасном положении лежачего больного с неработающей кнопкой вызова.

— Так меня же семья ждет, — тупо повторил он.
— Так и меня ждет, — говорю. — Очень ждет. Понимаете? И я не хочу тут остаться без работающей кнопки вызова, за которую я к тому же плачу.
— Так ведь он все равно вам ее не починит, — грустно признался мой заложник. — Ему ведь этот ваш хозяйственник-проректор до сих пор деньги не заплатил за систему. Они ведь намертво уперлись оба. Не починят же все равно.
— Значит, вы останетесь со мной, — говорю. — Давайте чай пить. Есть траченная плитка шоколада. Сколько лет вашим детям-то?

В этом месте положено написать: «Незаметно пронеслись четыре часа пятничного вечера». Шеф ремонтников ржал в трубку — не помогло. Орал матом, требовал, чтобы медсестры отперли дверь. Но тут вскрылась еще одна, ранее неведомая изюминка нового ремонта. Замки к дверям, которые в случае чего должны были открываться снаружи медперсоналом, имели внутреннюю блокировку. И, запершись, я могла творить внутри все, что угодно и сколько угодно. Кроме того, медсестры явно были на моей стороне.

— Он вас там не обижает? — спрашивала дежурная сестра через дверь.
— Здесь я обижаю, — отвечала я брутально.

Вскоре стокгольмский синдром вступил в свои права. Дядька-рокер назвался Пашей и стал сам позванивать шефу, колоритно ругаясь и ища моего одобрения. Шеф начал сдавать позиции, стал нудно объяснять, что доступ к системе лишь через хозяйственника-проректора, а тот уже у себя на даче.

— Так я тоже хочу живой на дачу, — говорю. — Пусть возвращается.

Потом мы с Пашей рассказывали друг другу медицинские страшилки. Он с повлажневшими глазами — историю о докторе, не вышедшем в приемную к пациенту, оказавшемуся его родным сыном. В общем, там все умерли…

Дело шло к ночи… Наконец в панели над кроватью раздались щелчки. Потом Пашин шеф попросил меня к телефону. Доложил, что все бы заработало, но ему нужен еще один программист, а тот приедет только завтра. Я была непреклонна. Сказала, что позвонила знакомой съемочной группе, и они как раз завтра приедут и все отснимут, а мы с Пашей их подождем.

Щелчки продолжились. И вот тут мой заложник говорит:
— А я в туалет хочу.
— Бывает, — говорю. — Но я же не со зла, вы понимаете. Никак нельзя сейчас в туалет.

Он еще помолчал и говорит:
— Очень хочу. Я быстро. Я пописать только…
— Нет, — говорю. — Вот там ведерко в углу, а я отвернусь.
Паша встал, помолчал немного и по-детски так:
— Не могу. Я быстро сбегаю, вернусь и сам запрусь. Вы только мне поверьте. Туалет-то дверь в дверь. Я ж не обману.
— Эх, — думаю, — сколько уже сделано, и…
А он стоит — робкий рокер с честными глазами. В черепушках весь…

Выпустила я его. А он и правда вернулся, тут же заперся и отдал ключ мне.

Через полтора часа за дверью раздались знакомые голоса: формально важный голос проректора и устало-ненавидящий — шефа ремонтников. Они предложили протестировать систему. Мой заложник Паша сразу обнаружил хитрость и потребовал переделать. Через полчаса они пришли снова. На этот раз Пашу их работа устроила. И он, показав мне на какие-то микролампочки, сказал, что вот теперь уже все по-настоящему.

Наверное, они обиделись, потому что, спросив, все ли меня устраивает, ушли, даже не забрав с собой Пашу. Тот доел мою шоколадку и, прощаясь, спросил:

— А можно я буду вас навещать?
— Конечно, — говорю. — А вы любите смотреть на капельницы?

И, кстати, он заходил потом, да.

Елена Архангельская

3

Бабушки-старушки.
Бабушка моя в деревне жила. Одна, без деда, он погиб в Отечественную. Рядом был дом ее сестры. Муж у сестры не погиб, но получил контузию и ослеп. До сих пор помню дедушку Проню, который даже будучи слепым, сидел на крыльце и распрямлял старые ржавые гвозди молоточком. А я рядом сидел и подавал ему эти гвозди, вырванные из старых досок.
Жизнь в 60-е – 70-е была непростой. Бабушка получала пенсию 20 рублей в месяц (а сначала даже 8 руб.). За потерю кормильца, погибшего на войне, платили чуть больше, но бабушка после войны еще раз замуж вышла, нового мужа похоронила, а вот льготы потеряла.
Потом и сестра мужа похоронила и тоже осталась на нищенской пенсии.
А я лет с 3-4 проводил почти все лето у бабушки. Когда повзрослел и пошел в школу, то месяц проводил в пионерлагере, а остальные два – снова у бабушки. Освоился в деревне, всех знал, местные пацаны своим считали.
И вот живут две сестры по соседству. Понятно, что родители (дети бабушек) помогали, частенько приезжали и привозили продукты, оставляли деньги. Но все равно было сложно. И при таком нищенском положении деньги в деревне были не главным – их ни у кого не было. Все было на натуральном обмене. Надо вам зерна для курочек, огород вспахать или еще что-то сделать – любой тракторист-шофер сделает. Но нужен эквивалент. И он был. Это САМОГОН.
Борьба с самогоноварением в СССР велась очень жесткая. Все, наверное, помнят фильм Гайдая «Самогонщики». Но там все было гипертрофировано. А для моих бабушек это был способ выживания. Все знали, что участковый милиционер бдит за самогонщиками. Но он же тоже человек и ему нужно спать и отдыхать. И «бдеть» он начинал после 8-00. Если не рейд, конечно. Выходит он на улицу, видит где-то в саду-огороде дымок и идет туда. И задерживает «злостных самогонщиков».
Все это уже знали и занимались самогоноварением ранним утром, ну очень ранним, почти ночью, часов с 3 утра. Чтобы к 8 и даже раньше все закончить.
Аппарат был простеньким. Фляга с брагой на костерок, в крышке дырка, через дырку трубочка, идущая в корыто с водой (охлаждающая жидкость), а дальше баночка для сбора целебного напитка. Все неплотности заделывались тестом.
Делали они это очень редко, самогон никогда не продавали. Хозяйства большого у них не было. Только курочки. Ни коров, ни свиней не держали. Без мужика в деревне это почти нереально. Нужно зерно для курочек – выгонят понемногу. И оставят для приезжающих родственников.
Гнали по очереди. У моей бабушки был сад, вокруг которого была живая изгородь из акации, у сестры не было сада, поэтому процесс всегда шел у нас.
Однажды сестра бабушки, Мария (по-местному, Манька) взялась выгнать себе самогончику. С утра поставила флягу на огонь – и вперед. Не знаю даже почему я проснулся рано, но услышал истошные вопли бабы Мани – «Нотка (бабушку мою звали Наталья, по-местному, Нотка), у меня брага в сад стреляет, помоги!!!». Я побежал, бабушка поковыляла в сад.
Посмотрела, что произошло, взяла тряпку, намочила ее в охлаждающем корыте, набросила на флягу, а потом разворошила костерок под флягой. Слова ее были очень правильными: «Ты, Манька, сколько лет прожила, а ума не нажила, дура».
И брага сразу перестала «стрелять», все успокоилось и начался привычный процесс.
Баба Маня потом за эту «дуру» долго пилила мою бабушку. Но когда она рассказывала этот случай соседям и знакомым, все улыбались, но дурой считали ее.
Самогон тогда гнали практически все. Исключением были только алкаши-потребители самогона. Которые готовы были спиздить все что угодно ради бутылки «огненной воды». И дров наколоть, и картошку помочь выкопать, и сортир вычистить.
Что самое интересное, стукачества не было в принципе. Никто ни разу ни на кого не настучал. Может потому, что все завязаны были.
А вот немного раньше, в 30-е, сосед моей бабушки дед Гаврила, присел на 5 лет за частушку про Сталина. Тогда сразу нашлись «доброжелатели», донесли. Попал на Беломорско-Балтийский канал. Выжил только потому, что был ветеринаром (почти доктор). Делал уколы, перевязки и проч., при санчасти числился.
В моем детстве он работал в колхозе водовозом. Я часто ездил с ним на лошади на поля, где он поил людей, занимающихся сельхозработами (прополка, уборка и проч.).
Даже в 70-80-е, когда я пытался разговаривать с этим дедом, спрашивать его о тех временах, всегда натыкался на глухое молчание. Либо на рассказ о том, как сложно там было. Желание «попиздеть» было отбито навсегда.
И в возрасте под 80 лет я помню, как дед Гаврила, живший в семье с детьми и внуками, выходил на свой огород и пытался полоть сорняки. Работал он до самой смерти.
Такие вот старики у нас были. Выживали как могли. И боролись до последнего. Есть ли сейчас такие люди?

4

xxx:
в Корее(ю) беременным выдают брелок, включающий кислотно-розовую подсветку на специальном кислотно-розовом месте для беременных. отличная идея, щщитаю. можно с токсикозом и без пуза ехать сидя, ни с кем не объясняясь. можно спокойно ехать сидя на месте для беременной, пока оно не засветится.
выдавать бы такие же брелки инвалидам, незаметно-временно немощным, старым, малым, сколько там ещё цветов осталось? и сидящим не надо повышенно бдеть, и точно уверен, что уступаешь тому, кому нужнее, и садящимся не надо обосновывать своё желание присесть. дивный новый мир...

5

Находились на изоляции
И хотели еще сидеть,
Чтобы не для профанации,
А в оба глаза чтобы бдеть.

Нам доход обещали в сидении,
Мол, все будет путем и ништяк,
Находитесь все, главное, в бдении,
А потом оказался голяк.

Выходите на улицу смело,
Но с оглядкой, не просто так,
На работу ходить назрело,
А с изоляцией попали впросак.

Позакрыты сады и школы,
Если бабушки просто нет,
Дома ты сидеть можешь только
До семи дитятиных лет.

Ну, а если ребенку восемь,
Он же школьник уже большой,
Разогреет обед без вопросов,
Сам останется дома с собой.

Кто закон принимает корявый,
Говорим мы ему свое:«Фи»,
Мы не звали ковид дырявый,
А теперь думу думать должны.

6

Некоторые особенности московского дождика

"Перед тем, как высунуться наружу, москвичи раздумывают о погоде так, как будто им предстоит пахать целый день в чистом поле" (народная мудрость)

Дорогая одежда и косметика, накладные ресницы и уязвимые к воде туфли тому виной, полагаю. Далеко не у всех они есть, но для массового сумасшествия достаточно маленькой кучки особо буйных крашеных блондинок. У настоящих темперамент не тот. А у крашеной в ливне за минуту может пог/хибнуть всё ее состояние - прическа, платье, сумочка, шпильки, смартфон. Креатива у них не хватает петь и плясать босоногими черноволосыми девчонками под теплым летним дождем, как в детстве. Были бы неотразимы. А так - при виде граждан, мечущихся под солнечными струями дождя, как черти под лучами света, задумчиво распеваю под нос песню: "Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам, лишь бы нафиг свалили с пути..."

В среду 18 августа, около четырех часов дня я покончил с делами, отобедал дома, высунулся в окно и догадался, что несмотря на прекрасную погоду, моим дальнейшим планам, и я бы даже сказал, мечтам искупаться в пруду может помешать некая тучка на горизонте. Мне не понравился ее сизоватый отлив. Вообще было очень тепло, но слишком тихо. Так затихают дети перед тем, как учинить какую-нибудь пакость.

Глянув на карту прогноза погоды, я увидел, что через полтора часа ожидается дождь, сначала сильный, потом слабый, но долгий - до самого утра. Так что, если я намерен купаться, то должен оторвать жопу от кресла немедля и ехать навстречу туче, а искупавшись, успеть вовремя удрать от нее. Велик электрический, прогноз спутниковый, следить за тучей можно в режиме реального времени - я не видел причин, способных помешать моему плану, взял да поехал. Прикинул, что туча уже льется вовсю, а в городе штиль, так что вылиться может этот ливень, до меня не доползя вовсе. Так что на пруду меня может ожидать прекрасный погожий вечер, как собственно и случилось впоследствии.

Уже в пути понял - а чего мне от дождя скрываться вообще? Вода в пруду тоже мокрая, а именно к нему я и еду. Какая мне разница, что происходит на поверхности пруда, если я у него внутри?

Увы, администрация парка думала иначе. Уже за полчаса до предполагаемого дождя она закрыла парк, включая пруды, и выгоняла оттуда прохожих при прекрасной погоде. На главном входе с колоннадой это выглядело как сцена горького исхода одного темпераментного народа из Египта. Массово плакали дети, матери помогали им идти грозными криками прямо в уши.

Вот будь у нас действительно демократическое общество, я знал бы, где сидит человек, издавший такой приказ, как его зовут. Вежливо зашел бы, хоть вживую, хоть в форум к этому человеку, и спросил бы:
- Митрич! Парк понятно, дерево какое свалится может, но вот нахрена ты закрыл пруды?
- Так это, представь - молния как ебанет в пруд, люди же заживо сварятся! - ответил бы Митрич.
- Митрич, ты физику учил?! - возразил бы я - пруд со всех сторон окружен дубами. Случись молния, догадайся с двух раз, куда она ебанет - в пруд или в дуб? Дубам по триста лет, чё им будет с этой молнии?
- Так-то оно так - задумчиво бы ответил руководитель парка - но в этом-то и беда! Старые они, эти дубы. А ну как рухнут на отдыхающих?
- Митрич! Здоровый дуб тыщу лет живет! А то и две. У тебя вокруг пруда трехсотлетний дуб-молодняк. Умные люди садили. В сторонке эти дубы от берега. Молнию перехватят, а вот чтобы ветку у дуба шквалом оторвало, до пруда добросило и точно в пловца попало - это я с трудом себе представляю. В конце концов, увидев такое безобразие, что на него хрень какая падает, он может и нырнуть. Люди для себя и для своих далеких потомков делали, на века, себе во славу и на добрую память. А вы что, Митрич? То тополей понасажаете, а они потом на людей падают и пухом всех душат. То пруд выроете, а он тут же зарастает. То асфальт каждый год на плитку меняете, то обратно приходится, потому что и плитка, и асфальт у вас хреновые, и класть их вы не умеете. Ты не обижайся, Митрич, я не про тебя лично - я про вас всех вместе взятых - рукожопых и лукавых горе-садоводов, паркоустроителей и прудостроителей последнего столетия. Что у вас хорошо получается - это таблички повсюду тыкать - "купаться запрещено!", тут не ходить, там не курить, здесь костер не жечь. Ну и заборы повсюду ставить. Тут вы мастера. Вот чего ты меня сейчас на пруд не пускаешь? Не ты его делал - не тебе и запрещать мне в нем купаться.
- Эка завернул! Мне ради таких извращенцев, как ты, чтобы в дождь купаться, пруд не закрывать что ли? - честно ответил бы Митрич - пара человек в грозу непременно нажрутся и тут же утопнут. Ну их всех нах! И тебя нах! Заколебали! Вон все из парка! И из прудов тож! Разбродились тут. Наконец-то дождик надвигается, как тут всех не разогнать.

Грустно прокрутив в голове этот демократический диалог, я полюбовался на закрытый парк снаружи и поехал домой. Ливень потом в самом деле был, на полчаса примерно у моего дома, и шквал был минут на десять. По климатическим меркам 90% территории нашей страны, это была отличная погода. Через час дождь прекратился, показалось солнышко, и тут вдруг проснулись станции громкого оповещения МЧС, зарокотали аццкими басами с перегудами. Не разобрал ни слова, но вообще такой ужас надобно включать только в случае ядерной атаки, да и то уже бесполезно. То, что дождь уже кончился и возобновляться в этот вечер не собирается, до МЧС дошло еще через час.

Столько суеты, а ведь будь мы обычными крестьянами, как наши предки, вообще бы не обратили внимания на эту тучу. Ну, полило слегка, просохло. Я их достойный наследник - легкая рубашка, шорты, сланцы на голую ногу, никакой косметики. Чего б мне было с этого дождя? А купаться не пустили.

И вот я задумался - сколько же серьезных, деятельных профессионалов внесли свой вклад в эту мою беззаботную часовую прогулку на пруд - все эти бдительные администрации парков, все эти тысячи охранников, добросовестно выполняющие их распоряжения, все эти метеорологи, неспособные правильно предсказать погоду даже на час вперед, все эти мчсовцы, неспособные даже акустику нормальную сделать на своих системах оповещения, задолбавшие меня своими ежедневными смсками, что сегодня опять надвигается природный катаклизм - то дождик, то солнышко слишком яркое. Доверь этим людям парковые репродукторы, они вообще весь день напролет начнут бубнить - если пасмурно, то что возможны шквальные порывы ветра, если ясно - что опасно находиться на солнце. Если пруд - что запрещено нырять и подбрасывать друг друга, чем собственно все нормальные люди на пруду и заняты.

Что объединяет всех этих, столь разных людей? Это люди, в сущности, одной профессии - как бы чего не вышло. Профессионалы предупреждать, предотвращать, бдеть, тащить и не пущать. Им сильно не повезло этим летом в Москве - оно, как назло, отличилось феноменально хорошей погодой. Но работать-то им хочется!

Однако задумаемся, что произошло бы, если бы все эти профи не вышли бы на работу вовсе в роковой вчерашний день, когда в кое веке случился долгожданный ливень. В отношении меня лично - ничего страшного, окромя радости, что не вышли. Приехал бы на пруд, искупался, а завидев тучу, либо успел бы вернуться домой, либо переждал бы дождик в самом пруду. С другой стороны, те, у кого хватает ума во время шквала отдыхать под большими деревьями или лезть в пруд, не умея плавать, всё равно убьются тем или иным способом. Таких хоть из дома не выпускай вовсе - разожрутся и досрочно помрут от ожирения.

С другой стороны, какие же молодцы были люди, которые двести - триста лет посадили эти дубы и устроили эти пруды в таком месте, что вода там до сих пор чистая. Этих профессионалов уже и на свете давно нет, а результат их труда меня до сих пор радует. Вроде простое это дело - вырастить дуб, устроить пруд. Но много ли вы видели широких дубрав и чистых прудов в 15-миллионном мегаполисе под названием Москва? А вот охраняющих, предупреждающих и запрещающих деятелей тут до хрена. Я бы охотно поменял их всех на сотню дубов и пару чистых прудов, мне много не нужно.