Результатов: 52

51

В серию рассказов о наших отцах – какими они были и что мы от них унаследовали.

Мой отец работал в школе завучем. Ключевое умение на этой должности – составлять расписание уроков. Свести без компьютера базовое расписание, в котором все классы получат положенное по программе количество часов и ни один учитель не окажется одновременно в двух классах – уже нетривиальная задача. Но отец, просидев несколько дней с карандашом и ластиком над огромным листом ватмана, выдавал идеальное расписание, удовлетворявшее все запросы. Учитывал, что кто-то из учителей живет в деревне и не успевает к первому уроку, кому-то надо освободиться пораньше, чтобы покормить лежачую мать, у кого-то язва и нужен перерыв каждые три урока, чтобы перекусить, кому-то лучше не ставить первые уроки в понедельник, ибо похмелье, и так далее и так далее.

Был он человеком очень требовательным и принципиальным, не давал спуску никому от директора до последнего первоклашки. За ужином рассказывал маме, тоже учительнице:
– Прибегает сегодня мой дыр...
(Дыр – это д-р, сокращение от «директор». Из-за этого постоянно повторяющегося «мой дыр» я в детстве думал, что Мойдодыр работает в папиной школе. Извините, продолжу).

– Прибегает мой дыр, глаза на лысине: «Ты семнадцать двоек поставил на контрольной, гороно голову снимет, что делать, что делать?». Снимать штаны и бегать! Другой раз списывать не будут, а с гороно я сам поговорю.

Нам с братом тоже доставалось от его принципиальности. Помню, как я в слезах и соплях по десять раз переписывал домашку, пока не выходило ровно и без помарок. Мама пыталась говорить, что и так неплохо, но он отвечал:
– К тому, кого любишь, надо быть особенно требовательным.

После одного случая я задумался, всегда ли хороша такая принципиальность. Рассказ придется начать издалека, лет за десять до самой истории, но мы же никуда не торопимся, верно?

У родителей были близкие друзья, семья Рахлиных. Дядя Ефим – инженер-строитель, тетя Тамара – коллега отца, учительница русского и литературы. Редкие даже для того времени романтики-энтузиасты, познакомившиеся на строительстве Братской ГЭС. Очень красивая пара, которую легко было представить в фильме или на плакате «Строители коммунизма». Только плакат вышел бы небольшим: дядя Ефим был ростом где-то метр шестьдесят, а его жена – еще на полголовы ниже.

Я обожал бывать у них в гостях. Там собиралась вся городская интеллигенция, велись интереснейшие разговоры, сочиняли друг другу стихи ко дню рождения, играли в шарады, музицировали: тетя Тамара играла на пианино, кто-то из гостей – на гитаре, моя мама пела. Но главное, что влекло меня к Рахлиным – это их средняя дочь Рита, моя одноклассница, в которую я лет с пяти был тайно влюблен.

Когда мы с Ритой пошли в пятый класс, в соседнем микрорайоне построили новую школу, отец и тетя Тамара перешли туда работать. Тетя Тамара загорелась идеей перевести туда и нас: дольше идти, зато мы будем под присмотром, а главное – она возьмет в нашем классе русский и классное руководство и сделает из нас образцово-экспериментальный класс, будет преподавать не по устаревшим довоенным методикам, а по новаторским идеям Сухомлинского и Шаталова. Отец переводить меня категорически отказался: он хотел, чтобы я честно зарабатывал свои пятерки, а не пользовался льготами как сынок завуча.

Нас с Ритой оставили в старой школе. Меня это сильно расстроило, не столько из-за потери халявных пятерок или экспериментального класса, сколько потому, что из старой школы мы после уроков расходились в разные стороны, а из новой нам несколько кварталов было бы по пути, можно было бы ее провожать, нести портфель и всё такое прочее.

Экспериментально-образцовым стал класс Ритиной старшей сестры Киры. Когда она рассказывала, как у них проходят уроки литературы и какие у всего класса задушевные отношения с учительницей, у меня слюнки текли от зависти. Я таких педагогов видел только в кино.

Когда Кирин класс окончил школу, случилась та самая история. Не секрет, что кто-то кое-где у нас порой завышает ученикам оценки. Сейчас по большей части за деньги, а тогда – ради красивой отчетности, или по знакомству, или просто по доброте душевной. Отец в своей школе ничего подобного не позволял, а вот тетя Тамара решила помочь своему любимому классу.

ЕГЭ или конкурса аттестатов тогда не было, но был так называемый эксперимент: тем, кто окончил школу без троек, в вузе позволялось сдавать только два вступительных экзамена из четырех. Вот это «без троек» тетя Тамара и обеспечила. Сделать это было не просто, а очень просто: аттестат об окончании школы, включая вкладыш с оценками, заполнял классный руководитель от руки, и она просто вписала четверки вместо троек тем, кому это было нужно. Дальше аттестат, заверенный подписями завуча и директора и школьной печатью, становился официальным документом.

Не знаю, как о подлоге узнал отец. Скорее всего, проболтался кто-то из учеников или сама Тамара. Но когда узнал – воспринял это как личное оскорбление и предательство многолетней дружбы. Он ведь подписывал эти аттестаты без проверки, полностью доверяя Тамаре. Кого-то другого, может, и простил бы, ее – нет. Потребовал, чтобы она уволилась из школы и больше в педагогике не работала, если не хочет скандала и разбирательства на парткоме. Никогда больше не общался с Рахлиными, и маме запретил, и я больше никогда не был у них дома, хотя в школе по-прежнему сидел за партой позади Риты.

Мы с Ритой тем временем перешли в десятый класс. Оба шли на медаль, только я был круглый отличник, а ей плоховато давалась химия, балансировала между пятеркой и четверкой. И на итоговой четвертной контрольной забыла какую-то элементарную формулу. Повернулась и спросила у меня.

И в этот момент у меня ни с того ни с сего взыграла отцовская принципиальность, подогретая историей с аттестатами.
– Не скажу, – прошептал я. – Думай сама.

Для Риты мой отказ был полным шоком. За девять школьных лет не было случая, чтобы я кому-то не помог или не дал списать. В нашем классе даже не говорили «списать» или «скатать», а употребляли вместо этого глагол «сфилить», образованный от моего имени. И тут вдруг отказался помочь ей в самый ответственный момент. Потому что к тем, кого любишь, надо быть особенно требовательным. Вслух я эту высокопарную чушь всё же не произнес, но подумал именно это.

Сама она формулу не вспомнила, медаль накрылась. Вторым медалистом, кроме меня, стал незаметный мальчик по фамилии Русак, по удивительному совпадению сын нашей классной. До девятого класса он перебивался с четверки на тройку, а тут вдруг посыпались пятерки, хотя его вроде даже не спрашивали на уроках.

Неполученная медаль сильно сказалась на Ритиной судьбе. Она мечтала быть психологом, дважды поступала на психфак МГУ, но не прошла по конкурсу. На третий год поступила на психологический там, где это было возможно – в Ярославле. Встретив Риту еще через год, я ее еле узнал, из очаровательной стройной девушки она превратилась в колобок на ножках. Смущенно пояснила, что в Ярославле в магазинах нет ни мяса, ни рыбы, ни творога, ни овощей. Есть картошка, макароны и булочки, вот ее и разнесло, и других девчонок тоже.

Больше я с Ритой не общался. Стороной слышал, что ее взял замуж однокурсник – просто потому, что одиноких молодых специалистов распределяли в медвежьи углы, а семейные пары в более-менее крупные города, где по крайней мере было две вакансии психолога. Уехала куда-то в Архангельск или Мурманск и пропала с радаров.

Тетя Тамара, уйдя из школы, смогла устроиться только гардеробщицей. Дядя Ефим, поняв, что на зарплаты гардеробщицы и инженера семью не прокормить (у них была еще младшая дочь Маруся), завербовался куда-то на севера и больше с этих северов не вернулся, встретил там женщину. Тетя Тамара быстро стала опускаться. Не знаю, пила ли она или только ела, но ужасно располнела, получила инсульт, лет десять пролежала парализованной и умерла, не дожив до шестидесяти. Маруся после школы не стала никуда поступать, потому что надо было ухаживать за лежачей матерью.

Можно сказать, что тетя Тамара сама виновата в том, что случилось с ее семьей. А с другой стороны, все могло быть гораздо лучше, если бы не принципиальность моего отца. И уж точно никому не было бы хуже, подскажи я Рите ту злополучную формулу. Может быть, с медалью она поступила бы в МГУ. Может быть, если бы мы учились в одном городе, то в какой-то момент стали бы встречаться. Хотя это уже вряд ли.

52

Великий дар был у этого целителя! Бывало, придёт к нему человек и скажет: - У меня вот язва... А целитель только взглянет на него и говорит: - Какая еще язва? Рак у тебя! И не поверите - напрочь забывает человек о язве.

12