Результатов: 14

1

P.A. Не моё 31.12.2007 (сокр) Просыпаюсь с утра в поезде. Где я, кто я -
не помню. На полке напротив - что-то в штормовке спит. К штормовке
приколота записка. Моим почерком: "Это Мишаня, мы с ним едем в
Куйбышев".
Моё. Начало девяностых. В магазинах - шаром покати, все по талонам.
Четверг. День мотаюсь по магазинам, вечером ехать к матушке в другой
город км этак 400-500. Под вечер появляюсь в редакции. Там - веселая
компания. Смотрят на меня с осуждением:
- Слушай, а ты чего такой до неприличия трезвый?
Насыпают штрафной. Выпиваю. "Между первой и второй..." Насыпают.
Выпиваю. Насыпают всем, в том числе и мне, конечно.
- Ребят, я половинку, и все. Мне еще в (город) ехать.
- Не боись, мы тебя проводим.
Провожать пошли пять человек. До вокзала со мной добрался один. Андрей.
(Ярославские журналисты поймут). Встаю в небольшую (человека три-четыре)
очередь к железнодорожный кассе. Андрей стоит рядом и возмущенно
упрекает меня:
- Нет, ты скажи, а почему ты меня в гости не приглашаешь?
- А ты поедешь?
- Ик... п-поеду.
- Ну, тогда я два билета беру.
... Эх, были времена! На свою зарплату (не самую высокую даже тогда) я
мог съездить из города в город добрых два десятка раз. Туда и обратно.
Сейчас не смог бы слегонца взять два билета, зная наперед, что и на
обратную дорогу с лихвой останется.
Довольный моим ответом Андрей исчезает. До отправления поезда остается
пять минут - его нет. Я плюю на все и двигаюсь к подземному переходу,
ведущему к нужной мне платформе. Андрей перехватывает меня уже у самого
входа. Жестом фокусника распахивает полы плаща. Во внутренних карманах
по обе стороны - две бутылки водки.
Попутчицей в купе нам попалась девочка, регент церковного хора из
Костромской области. Она ехала на сессию в консерваторию. Не было в те
годы опаски, что мы (или она) что-то можем кому-то подсыпать, но пить с
нами девочка отказалась, хотя разговор поддержала.
Я проснулся минут за сорок до прибытия поезда на конечную остановку.
Растолкал Андрея.
- Валерка, слушай, мы где?
- В поездЕ! (именно так, с ударением на последний слог).
- Слушай, хватит прикалываться. Без тебя вижу. Куда мы едем?
- Я - к матушке. А ты - ко мне в гости.
- Какого хрена? Мне сегодня номер сдавать. Борька (его редактор) с ума
сойдет. Когда обратная электричка?
Я рассмеялся, не особо заботясь о том, что мой смех Андрей может
воспринять как издевательство.
- Андрей, если по мановению волшебной палочки ты сейчас перенесешься во
встречный поезд, ты в лучшем случае в Ярославле окажешься часикам этак к
пяти-шести вечера. Мы с тобой около десяти часов в этой коробке
громыхали костями.
Андрей сник. Сотовых не было. Звонить прищлось с междугородки
привокзального телеграфа. Вопрос с работой уладили. Добрались до
матушкиного дома. Звоним. Матушка открывает дверь.
- Мам, познакомься, этой мой друг и коллега...
Матушка, надо сказать, время от времени позванивала мне в контору и
моего друга и шефа знала (по телефонным критериям) хорошо.
- А, это, наверное, Костя?
И тут Андрюша выдал фразу, которая на несколько лет стала афоризмом
среди ярославских журналистов нашего поколения в случаях, когда ситуация
становилась нелепой.
- Не-а, Костя с нами не поехал.
... А компунтер у меня и в самом деле - алкоголик, оказывается. Стоило
мне психануть, отправить предыдущую историю - как смирился. И эту, как
видите, позволил мне добрать и отправить.

2

В 30-е годы прошлого века владение летчиками средствами радионавигации было не на высоте. В критические моменты, прибегая к ним, летчики еще до конца не верили в них. Кому приходилось когда-либо терять ориентировку, тот хорошо знает, что даже оказавшись в родных местах, где, как говорится, знаком каждый кустик, — не узнаешь местности. Порой доходило до курьезов.
В 1933 году летчик, летавший на линии Москва—Куйбышев, благополучно приземлившись в Пензе и заправившись, пустился в дальнейший путь. В воздухе у него унесло планшет с картой, и он решил продолжать полет, пользуясь как ориентиром железной дорогой. Сказано — сделано. Шло время, полет продолжался. Наконец в Москве на Центральный аэродром садится самолет, из него вылезает пилот и спрашивает: «Почему Волга стала такая узкая?!» Когда ему ответили, что он сел на московском аэродроме, никакой Волги тут нет, а есть Москва-река, пилот махнул рукой, засмеялся и сказал: «Не валяй дурака! Из Москвы сегодня утром я сам вылетел!» Только появление знакомых товарищей, а затем начальника заставило растерявшегося пилота понять, где он находится.

Об этом случае в своих воспоминаниях «Дальняя бомбардировочная» рассказал главный маршал авиации Голованов.

3

ДЕМБЕЛЬ ВУРДАЛАКОВ

Пятеро наших дембелей, активно и очень изобретательно боролись со скукой и тоской по Родине, поэтому - мы – ребятишки помоложе, старались держаться подальше от их веселых аттракционов, ведь роли в этих забавах распределялись очень однобоко. Либо ты мишень в тире, либо сама пулька, а если совсем не повезет, то и призовой, плюшевый заяц…
Ничего нельзя с этим поделать – это природное явление.
Дембелей нужно просто пережить как проникающую радиацию или поход с ребенком на утренник первого января…

Но эти вели себя как-то излишне мерзко, даже для людей прослуживших 730 дней.

В тот день дембеля облюбовали автопарк.
Поначалу катались в кузове «Урала» и объявляли остановки: - «Наш скорый поезд прибывает в город Шахты (Воронеж, Куйбышев, Махачкалу, Ленинград и т.д.) Стоянка вечная!»
Потом бросались гранатами по немцам (Гранатами служила щебенка, а немцами – голуби и некоторые из нас, те кто сдуру попался на дороге «танка»

Перекур.
В автопарк, вдруг пришел свежий «плюшевый заяц» - художник из клуба и принес боевой листок.
Дембеля почитали, похихикали и сказали:
– Заяц… тьфу, боец, помоги отрегулировать холостые обороты.
- Так я не умею.
- Ты только болтик закрутишь и все.

Перед бампером зачем-то положили два дефицитных мата из спортзала. Обычно на них целыми днями спят водилы под машинами, только вместо одеяла, укрываются огромным гаечным ключом и когда проходящий офицер пинает спящие торчащие сапоги, то ноги без паузы начинают сипло шипеть - …А, сука! Заржавела! Тут нужно зубилом срубать… Кто там?

Художник стараясь не наступать на маты, влез на бампер и осторожно сунул голову в открытую пасть «Урала». Рядышком очутился один из дембелей, вручил отвертку и показал какую пимпочку нужно крутить по его команде.
Дембель прыгнул в кабину, завел движок, а художник с отверткой торчал из под капота в виде бквы «Л» и ждал.

Фокус весь был как раз в пимпочке, и не столько в ней, сколько в ее расположении. Если дотянуться до нее, то ухо окажется как раз напротив раструба воздушного сигнала.
И конечно же он гуднул…
Солдатик дернулся как тряпичная кукла и слетел с машины вниз головой. Тут маты как раз и пригодились.
Дембеля были счастливы.
Но внезапно, сквозь всеобщий смех, послышался знакомый раскатистых гогот, и из тени пальм вышел Зорро в должности комбрига…
Полковник Ершов был мужиком справедливым, но таким лютым, что было бы правильнее сказать – справедливо-лютым.
Даже нарочито-вялые дембеля моментально превратились в добросовестных солдат, ждущих любого приказа командира.
Комбриг прогоготался и улыбаясь сказал:
- Вот молодцы, порадовали старика. Хорошая шутка. Солдат должен уметь и хорошо поработать и весело пошутить. Все правильно. Ну, как он смешно летел, я чуть не сдох…
Дембеля осторожно оскалились, а комбриг улыбаясь продолжил:
- Особенно хорошо вы с матами придумали. Если бы их не было, то гнить бы вам всем на гауптвахте и уволиться оттуда в последнюю партию. А так молодцы, подстелили…
Дембеля слегка напряглись, а полковник добавил:
- Пора вас потихоньку увольнять, а то изнываете тут от безделья.
Дембеля радостно загоготали: - спасибо товарищ полковник! Мы хоть сейчас!
Комбриг:
- Ладно, уволю, сегодня и начнем, только не всех и не сразу. Через десять минут построение на плацу возле казармы, форма одежды любая.
Затем он обратился к художнику трущему ухо:
- А ты, хлопец, принеси-ка мне из клуба кусочек мела.
Художник не услышал ни слова и громко переспросил:
- А!? Товарищ полковник. Что!?
- Мел принеси!
- А?!
- Мел!!!
Перепуганный бедняга все еще не мог прочитать по губам приказ комбрига.
Полковник потрепал солдатика по голове и сказал:
- Ничего не надо, иди отдыхай…

Через десять минут дембеля в радостном возбуждении уже построились на плацу.
Подошел комбриг, на шее у него болтался полевой бинокль, а в руке белел кусочек мела.
Полковник:
- Кто из вас смотрел кино Вий? Все смотрели? Молодцы. Тогда вот вам мел, нарисуйте трехметровый круг, вокруг этого грибка.

Грибком была старая, никогда не работающая сирена, асфальтового цвета, она служила только для сокрытия окурков.

Комбриг:
А теперь, товарищи упыри и вурдалаки, мы с вами сыграем в одну очень интересную и веселую игру под названием «дембель вурдалаков». Становитесь все внутрь круга. Молодцы.
Так, вас тут пятеро, правила простые – я махну рукой – игра началась. Кто покинет круг первым, тот уволится в Новый год. Кто вторым, тот, на неделю раньше и так далее… а кто продержится внутри круга дольше всех, тот уедет домой сегодня… Вопросы есть?

Дембеля встрепенулись и заволновались – «Сегодня?» «Как сегодня?» «Сейчас уже вечер»
Комбриг:
- Кто-нибудь сомневается в моем слове?
- Никак нет!
- Значит все согласны сыграть? Не переживайте – это не долго…

Согласились все.
Нас - остальных зевак, комбриг отослал метров на сто, в сторону спортгородка. Отошел и сам.
Потом ужасным голосом заорал: - Готовы!!!?
И махнул рукой в сторону штаба.
Внезапно оказалось, что старый, железный грибок, еще очень даже может…
Вой стоял такой, что и со ста метров, слышать было невыносимо, даже потные ладошки на ушах не особо помогали - вой раздирал не уши, а человека целиком.
Лабораторные черти и вурдалаки метались в меловом круге как ошпаренные, выскакивая по одному из игры зажав уши.
Комбриг наблюдал в бинокль, улыбался и загибал пальцы.
Удивительно долго держались двое последних. Уж очень им хотелось сегодня домой.
Хотя – «долго», понятие относительное. Все, от начала и до конца продолжалось минуты две с половиной, не дольше…
Когда вой стих, грустный победитель так и остался в круге, он ошарашено сидел на грибке, как фашист на своей разбитой пушке.
Уже через час, он надел парадку и ни с кем не попрощавшись, вышел из КПП.
Остальные дембеля вдрызг переругавшись, целыми днями слонялись по части, какие-то тихие, постаревшие и надломленные.
Куда только подевались их лихость и кураж…
Каждую неделю они по одному, незаметно выпадали, как зубы у дряхлого старика, пока в Новый Год, не выпал последний…

4

Рассказ услышал от хорошего знакомого. Парень служил в Афгане 89 году. Для простоты история от первого лица.
-Попал я в подразделение охраны на авиабазе в Баграме после учебки. Обстановка была серьезной и дедовщиной не пахло, хотя на Большой земле было по другому.Через полтора месяца службы при смене караула один из бойцов посеял автомат. А произошло это так. К нам к посту подходили местные подростки и меняли дыни и арбузы на значки и всякие побрякушки, но так вся база была окольцована полосой минного заграждения, то фрукты нам кидали через эту полосу, ну и мы в ответ тоже. В тот день срочнику парнишки притащили огромный арбуз - явно не смогут перекинуть через полосу. Тогда солдат пошел показывать место где эта полоса по-тоньше. Калаш естественно остался в будке. И тут служивый увидел как маленький афганец взяв автомат аккуратно переходит минное поле, похоже также он и пришел.
Самое интересное началось потом. Оружие конечно было потеряно.
Солдату впаяли 10 суток ареста. Но так как командирам бы тоже не поздоровилось, то в Центр ушло донесение о якобы локальном нападении на пост охраны, в результате постовой потерял сознание и у него духи забрали автомат, а солдата оставили думая, что он убит.
Из Москвы пришел наградной лист о награждении героя медалью "За отвагу". Деваться некуда - пришлось начальству на построении поздравлять горемыку.Самое паршивое, что он ходил грудь колесом с побрякушкой.
Правда потом всех отправили дослуживать в Куйбышев,а этого гада в Читу.

5

Расскажу эту историю в память о моём недавно ушедшем папе. Он был очень скромным человеком, и при этом большим профессионалом своего дела. В советские времена он занимался разработкой систем водоснабжения волжских городов. Саратов, Куйбышев (Самара), Горький (Нижний Новгород).
В детстве я особенно переживал, когда он уезжал в Горький. «Мам, а почему папа уехал в горький город? Может он хоть раз съездить в сладкий?» – бывало, спрашивал я.
Однажды он проектировал одну из важных систем водоснабжения. Не то водозабор, не то очистительную станцию в каком-то из этих городов. Врать не буду, за давностью лет не знаю, что именно. И вот, вызывает его начальство. И прямым текстом объявляет, что проект нужно кровь из носу удешевить. Но папа категорически отказался вносить какие-либо изменения в проект, сказав, что всё сделано по нормам и правилам и принципиальные изменения невозможны. Начальство ожидаемо устроило тарарам. Закончилось выяснение отношений на повышенных тонах бессмертной фразой в стиле – «не будете вы, будут другие», столь любимой разного рода руководителями и в наше время. Папа пришёл домой в расстроенных чувствах и сказал, что порвёт все чертежи к чертям собачьим. Но мама отговорила его.
В конечном итоге объект построили по изменённому другими проектировщиками проекту, а папины чертежи мирно пылились дома на антресолях лет пятнадцать. Вдруг его вызывает тот же самый начальник и вкрадчиво спрашивает, не осталось ли у папы его варианта чертежей. Оказалось, что Волга в тот год особенно сильно разлилась и объект в прямом смысле этого слова «поплыл». У папы же этот вариант был предусмотрен в отличие от «удешевлённого» проекта. И вот, в авральном порядке объект стали перестраивать уже по папиному проекту. Потом ему выписали аж тройную премию, что зная прижимистость его начальника можно признать весьма неординарным событием.
Позже, уже в век интернета и спутниковых снимков папа иногда просил меня показать, как выглядят его сооружения со спутника. Которые, надеюсь, и спустя многие годы будут нормально работать для людей.

6

Слышал такую байку про Куйбышева. Якобы другой партийный босс в его присутствии материл своего подчиненного. Когда он закончил и подчиненного выгнал, Куйбышев заметил, что можно было бы и того, помягче.
Руководителю надо иметь твердый характер, возразил партийный босс.
На что Куйбышев сказал буквально следующее:
Характер он, как член, чем тверже, тем лучше.
Но и показывать его, как и член, не всем нужно.

7

Война в Хуторовке

(Рассказал Александр Васильевич Курилкин 1935 года рождения)

Вы за мной записываете, чтобы люди прочли. Так я прошу – сделайте посвящение всем детям, которые застали войну. Они голодали, сиротствовали, многие погибли, а другие просто прожили эти годы вместе со всей страной. Этот рассказ или статья пусть им посвящается – я вас прошу!

Как мы остались без коровы перед войной, и как война пришла, я вам в прошлый раз рассказал. Теперь – как мы жили. Сразу скажу, что работал в колхозе с 1943 года. Но тружеником тыла не являюсь, потому что доказать, что с 8 лет работал в кузнице, на току, на полях - не представляется возможным. Я не жалуюсь – мне жаловаться не на что – просто рассказываю о пережитом.

Как женщины и дети трудились в колхозе

Деревня наша Хуторовка была одной из девяти бригад колхоза им. Крупской в Муровлянском районе Рязанской области. В деревне было дворов пятьдесят. Мы обрабатывали порядка 150 га посевных площадей, а весь колхоз – примерно 2000 га черноземных земель. Все тягловые функции выполнялись лошадьми. До войны только-только началось обеспечение колхозов техникой. Отец это понял, оценил, как мы теперь скажем, тенденцию, и пошел тогда учиться на шофера. Но началась война, и вся техника пошла на фронт.
За первый месяц войны на фронт ушли все мужчины. Осталось человек 15 - кто старше 60 лет и инвалиды. Работали в колхозе все. Первые два военных года я не работал, а в 1943 уже приступил к работе в колхозе.
Летом мы все мальчишки работали на току. Молотили круглый год, бывало, что и ночами – при фонарях. Мальчишек назначали – вывозить мякину. Возили её на санях – на току всё соломой застелено-засыпано, потому сани и летом отлично идут. Лопатами в сани набиваем мякину, отвозим-разгружаем за пределами тока… Лугов в наших местах нет, нет и сена. Поэтому овсяная и просяная солома шла на корм лошадям. Ржаная солома жесткая – её брали печи топить. Всю тяжелую работу выполняли женщины.
В нашей деревне была одна жатка и одна лобогрейка. Это такие косилки на конной тяге. На лобогрейке стоит или сидит мужчина, а в войну, да и после войны – женщина, и вилами сбрасывает срезанные стебли с лотка. Работа не из легких, только успевай пот смахивать, потому – лобогрейка. Жатка сбрасывает сама, на ней работать легче. Жатка скашивает рожь или пшеницу. Следом женщины идут со свяслами (свясло – жгут из соломы) и вяжут снопы… Старушки в деревне заранее готовят свяслы обычно из зеленой незрелой ржи, которая помягче. Свяслы у вязальщиц заткнуты за пояс слева. Нарукавники у всех, чтобы руки не колоть стерней. В день собирали примерно по 80-90 снопов каждая. Копна – 56 снопов. Скашиваются зерновые культуры в период молочной спелости, а в копнах зерно дозревает до полной спелости. Потом копны перевозят на ток и складывают в скирды. Скирды у нас складывали до четырех метров высотой. Снопы в скирду кладутся колосьями внутрь.
Ток – место оборудованное для молотьбы. Посевных площадей много. И, чтобы не возить далеко снопы, в каждой деревне оборудуются токи.
При молотьбе на полок молотилки надо быстро подавать снопы. Это работа тяжелая, и сюда подбирались четыре женщины физически сильные. Здесь часто работала моя мама. Работали они попарно – двое подают снопы, двое отдыхают. Потом – меняются. Где зерно выходит из молотилки – ставят ящик. Зерно ссыпается в него. С зерном он весит килограмм 60-65. Ящик этот они носили по двое. Двое понесли полный ящик – следующая пара ставит свой. Те отнесли, ссыпали зерно, вернулись, второй ящик уже наполнился, снова ставят свой. Тоже тяжелая работа, и мою маму сюда тоже часто ставили.
После молотьбы зерно провеивали в ригах. Рига – длинный высокий сарай крытый соломой. Со сквозными воротами. В некоторые риги и полуторка могла заезжать. В ригах провеивали зерно и складывали солому. Провеивание – зерно с мусором сыпется в воздушный поток, который отделяет, относит полову, ость, шелуху, частички соломы… Веялку крутили вручную. Это вроде огромного вентилятора.
Зерно потом отвозили за 10 километров на станцию, сдавали в «Заготзерно». Там оно окончательно доводилось до кондиции – просушивалось.
В 10 лет мы уже пахали поля. В нашей бригаде – семь или девять двухлемешных плугов. В каждый впрягали пару лошадей. Бригадир приезжал – показывал, где пахать. Пройдешь поле… 10-летнему мальчишке поднять стрелку плуга, чтобы переехать на другой участок – не по силам. Зовешь кого-нибудь на помощь. Все лето пахали. Жаркая погода была. Пахали часов с шести до десяти, потом уезжали с лошадьми к речушке, там пережидали жару, и часа в три опять ехали пахать. Это время по часам я теперь называю. А тогда – часов не было ни у кого, смотрели на солнышко.

Работа в кузнице

Мой дед до революции был богатый. Мельница, маслобойка… В 1914 году ему, взамен призванных на войну работников, власти дали двух пленных австрийцев. В 17 году дед умер. Один австриец уехал на родину, а другой остался у нас и женился на сестре моего отца. И когда все ушли на фронт, этот Юзефан – фамилия у него уже наша была – был назначен бригадиром.
В 43-м, как мне восемь исполнилось, он пришел к нам. Говорит матери: «Давай парня – есть для него работа!» Мама говорит: «Забирай!»
Он определил меня в кузню – меха качать, чтобы горно разжигать. Уголь горит – надымишь, бывало. Самому-то дышать нечем. Кузнец был мужчина – вернулся с фронта по ранению. Классный был мастер! Ведь тогда не было ни сварки, ни слесарки, токарки… Все делалось в кузне.
Допустим - обручи к тележным колесам. Листовой металл у него был – привозили, значит. Колеса деревянные к телеге нестандартные. Обруч-шина изготавливался на конкретное колесо. Отрубит полосу нужной длины – обтянет колесо. Шатуны к жаткам нередко ломались. Варил их кузнечной сваркой. Я качаю меха - два куска металла разогреваются в горне докрасна, потом он накладывает один на другой, и молотком стучит. Так металл сваривается. Сегменты отлетали от ножей жатки и лобогрейки – клепал их, точил. Уж не знаю – какой там напильник у него был. Уже после войны привезли ему ручной наждак. А тут - привезут плуг - лемеха отвалились – ремонтирует. Тяжи к телегам… И крепеж делал - болты, гайки ковал, метчиками и лерками нарезал резьбы. Пруток какой-то железный был у него для болтов. А нет прутка подходящего – берет потолще, разогревает в горне, и молотком прогоняет через отверстие нужного диаметра – калибрует. Потом нарезает леркой резьбу. Так же и гайки делал – разогреет кусок металла, пробьет отверстие, нарезает в нем резьбу метчиком. Уникальный кузнец был! Насмотрелся я много на его работу. Давал он мне молоточком постучать для забавы, но моя работа была – качать меха.

Беженцы

В 41 году пришли к нам несколько семей беженцев из Смоленска - тоже вклад внесли в работу колхоза. Расселили их по домам – какие побольше. У нас домик маленький – к нам не подселили.
Некоторые из них так у нас и остались. Их и после войны продолжали звать беженцами. Можно было услышать – Анька-эвакуированная, Машка-эвакуированная… Но большая часть уехали, как только Смоленск освободили.

Зима 41-го и гнилая картошка

Все знают, особенно немцы, что эта зима была очень морозная. Даже колодцы замерзали. Кур держали дома в подпечке. А мы – дети, и бабушка фактически на печке жили. Зимой 41-го начался голод. Конечно, не такой голод, как в Ленинграде. Картошка была. Но хлеб пекли – пшеничной или ржаной муки не больше 50%. Добавляли чаще всего картошку. Помню – два ведра мама намоет картошки, и мы на терке трем. А она потом добавляет натертую картошку в тесто. И до 50-го года мы не пекли «чистый» хлеб. Только с наполнителем каким-то. Я в 50-м году поехал в Воскресенск в ремесленное поступать – с собой в дорогу взял такой же хлеб наполовину с картошкой.
Голодное время 42-го перешло с 41-го. И мы, и вся Россия запомнили с этого года лепешки из гнилого мороженого картофеля. Овощехранилищ, как сейчас, не было. Картошку хранили в погребах. А какая в погреб не помещалась - в ямах. Обычная яма в земле, засыпанная, сверху – шалашик. И семенную картошку тоже до весны засыпали в ямы. Но в необычно сильные морозы этой зимы картошка в ямах сверху померзла. По весне – погнила. Это и у нас в деревне, и сколько я поездил потом шофером по всей России – спрашивал иной раз – везде так. Эту гнилую картошку терли в крахмал и пекли лепешки.

Банды дезертиров

Новостей мы почти не знали – радио нет, газеты не доходят. Но в 42-м году народ как-то вдохновился. Притерпелись. Но тут появились дезертиры, стали безобразничать. Воровали у крестьян овец.
И вот через три дома от нас жил один дедушка – у него было ружьё. И с ним его взрослый сын – он на фронте не был, а был, видимо, в милиции. Помню, мы раз с мальчишками пришли к ним. А этот сын – Николай Иванович – сидел за столом, патрончики на столе стояли, баночка – с маслом, наверное. И он вот так крутил барабан нагана – мне запомнилось. И потом однажды дезертиры на них может даже специально пошли. Началась стрельба. Дезертиры снаружи, - эти из избы отстреливались. Отбились они.
Председателем сельсовета был пришедший с войны раненный офицер – Михаил Михайлович Абрамов. Дезертиры зажгли его двор. И в огонь заложили видимо, небольшие снаряды или минометные мины. Начало взрываться. Народ сбежался тушить – он разгонял, чтобы не побило осколками. Двор сгорел полностью.
Приехал начальник милиции. Двоих арестовал – видно знал, кого, и где находятся. Привел в сельсовет. А до района ехать километров 15-20 на лошади, дело к вечеру. Он их связал, посадил в угол. Он сидел за столом, на столе лампа керосиновая засвечена… А друзья тех дезертиров через окно его застрелили.
После этого пришла группа к нам в деревню – два милиционера, и еще несколько мужчин. И мой дядя к ним присоединился – он только-только пришел с фронта демобилизованный, был ранен в локоть, рука не разгибалась. Ручной пулемет у них был. Подошли к одному дому. Кто-то им сказал, что дезертиры там. Вызвали из дома девушку, что там жила, и её стариков. Они сказали, что дома больше никого нет. Прошили из пулемета соломенную крышу. Там действительно никого не оказалось. Но после этого о дезертирах у нас ничего не было слышно, и всё баловство прекратилось.

Новая корова

В 42 году получилась интересная вещь. Коровы-то у нас не было, как весной 41-го продали. И пришел к нам Василий Ильич – очень хороший старичок. Он нам много помогал. Лапти нам, да и всей деревне плел. Вся деревня в лаптях ходила. Мне двое лаптей сплел. Как пахать начали – где-то на месяц пары лаптей хватало. На пахоте – в лаптях лучше, чем в сапогах. Земля на каблуки не набивается.
И вот он пришел к нашей матери, говорит: «У тебя овцы есть? Есть! Давай трех ягнят – обменяем в соседней деревне на телочку. Через два года – с коровой будете!»
Спасибо, царствие теперь ему небесное! Ушел с ягнятами, вернулся с телочкой маленькой. Тарёнка её звали. Как мы на неё радовались! Он для нас была – как светлое будущее. А растили её – бегали к ней, со своего стола корочки и всякие очистки таскали. Любовались ею, холили, гладили – она, как кошка к нам ластилась. В 43-м огулялась, в 44-м отелилась, и мы – с молоком.

1943 год

В 43-м жизнь стала немножко улучшаться. Мы немножко подросли – стали матери помогать. Подросли – это мне восемь, младшим – шесть и четыре. Много работы было на личном огороде. 50 соток у нас было. Мы там сеяли рожь, просо, коноплю, сажали картошку, пололи огород, все делали.
Еще в 43 году мы увидели «студебеккеры». Две машины в наш колхоз прислали на уборочную – картошку возить.

Учеба и игры

У нас был сарай для хранения зерна. Всю войну он был пустой, и мы там с ребятней собирались – человек 15-20. И эвакуированные тоже. Играли там, озоровали. Сейчас дети в хоккей играют, а мы луночку выкопаем, и какую-нибудь банку консервную палками в эту лунку загоняем.
В школу пошел – дали один карандаш. Ни бумаги, ни тетради, ни книжки. Десять палочек для счета сам нарезал. Тяжелая учеба была. Мать раз где-то бумаги достала, помню. А так – на газетах писали. Торф сырой, топится плохо, - в варежках писали. Потом, когда стали чернилами писать – чернила замерзали в чернильнице. Непроливайки у нас были. Берёшь её в руку, зажмешь в кулаке, чтобы не замерзла, и пишешь.
Очень любил читать. К шестому классу прочел все книжки в школьной библиотеке, и во всей деревне – у кого были в доме книги, все прочитал.

Военнопленные и 44-й год

В 44-м году мимо Хуторовки газопровод копали «Саратов-Москва». Он до сих пор функционирует. Трубы клали 400 или 500 миллиметров. Работали там пленные прибалтийцы.
Уже взрослым я ездил-путешествовал, и побывал с экскурсиями в бывших концлагерях… В Кременчуге мы получали машины – КРАЗы. И там был мемориал - концлагерь, в котором погибли сто тысяч. Немцы не кормили. Не менее страшный - Саласпилс. Дети там погублены, взрослые… Двое воскресенских через него прошли – Тимофей Васильевич Кочуров – я с ним потом работал. И, говорят, что там же был Лев Аронович Дондыш. Они вернулись живыми. Но я видел стволы деревьев в Саласпилсе, снизу на уровне человеческого роста тоньше, чем вверху. Люди от голода грызли стволы деревьев.
А у нас недалеко от Хуторовки в 44-м году сделали лагерь военнопленных для строительства газопровода. Пригнали в него прибалтийцев. Они начали рыть траншеи, варить и укладывать трубы… Но их пускали гулять. Они приходили в деревню – меняли селедку из своих пайков на картошку и другие продукты. Просто просили покушать. Одного, помню, мама угостила пшенкой с тыквой. Он ещё спрашивал – с чем эта каша. Мама ему объясняла, что вот такая тыква у нас растет. Но дядя мой, и другие, кто вернулся с войны, ругали нас, что мы их кормим. Считали, что они не заслуживают жалости.
44 год – я уже большой, мне девять лет. Уже начал снопы возить. Поднять-то сноп я еще не могу. Мы запрягали лошадей, подъезжали к копне. Женщины нам снопы покладут – полторы копны, вроде бы, нам клали. Подвозим к скирду, здесь опять женщины вилами перекидывают на скирд.
А еще навоз вывозили с конного двора. Запрягаешь пару лошадей в большую тачку. На ней закреплен ящик-короб на оси. Ось – ниже центра тяжести. Женщины накладывают навоз – вывозим в поле. Там качнул короб, освободил путы фиксирующие. Короб поворачивается – навоз вывалился. Короб и пустой тяжелый – одному мальчишке не поднять. А то и вдвоем не поднимали. Возвращаемся – он по земле скребет. Такая работа была у мальчишек 9-10 лет.

Табак

Табаку очень много тогда сажали – табак нужен был. Отливали его, когда всходил – бочками возили воду. Только посадят – два раза в день надо поливать. Вырастет – собирали потом, сушили под потолком… Мать листву обирала, потом коренюшки резала, в ступе толкла. Через решето высевала пыль, перемешивала с мятой листвой, и мешка два-три этой махорки сдавала государству. И на станцию ходила – продавала стаканами. Махорку носила туда и семечки. А на Куйбышев санитарные поезда шли. Поезд останавливается, выходит медсестра, спрашивает: «Сколько в мешочке?» - «10 стаканов». Берет мешочек, уносит в вагон, там высыпает и возвращает мешочек и деньги – 100 рублей.

Сорок пятый и другие годы

45,46,47 годы – голод страшный. 46 год неурожайный. Картошка не уродилась. Хлеба тоже мало. Картошки нет – мать лебеду в хлеб подмешивала. Я раз наелся этой лебеды. Меня рвало этой зеленью… А отцу… мать снимала с потолка старые овечьи шкуры, опаливала их, резала мелко, как лапшу – там на коже ещё какие-то жирочки остаются – варила долго-долго в русской печке ему суп. И нам это не давала – только ему, потому что ему далеко ходить на работу. Но картошки все-таки немного было. И она нас спасала. В мундирчиках мать сварит – это второе. А воду, в которой эта картошка сварена – не выливает. Пару картофелин разомнет в ней, сметанки добавит – это супчик… Я до сих пор это люблю и иногда себе делаю.

Про одежду

Всю войну и после войны мы ходили в домотканой одежде. Растили коноплю, косили, трепали, сучили из неё нитки. Заносили в дом станок специальный, устанавливали на всю комнату. И ткали холстину - такая полоса ткани сантиметров 60 шириной. Из этого холста шили одежду. В ней и ходили. Купить готовую одежду было негде и не на что.
Осенью 45-го, помню, мать с отцом съездили в Моршанск, привезли мне обнову – резиновые сапоги. Взяли последнюю пару – оба на правую ногу. Такие, почему-то, остались в магазине, других не оказалось. Носил и радовался.

Без нытья и роптания!

И обязательно скажу – на протяжении всей войны, несмотря на голод, тяжелый труд, невероятно трудную жизнь, роптания у населения не было. Говорили только: «Когда этого фашиста убьют! Когда он там подохнет!» А жаловаться или обижаться на Советскую власть, на жизнь – такого не было. И воровства не было. Мать работала на току круглый год – за все время только раз пшеницы в кармане принесла – нам кашу сварить. Ну, тут не только сознательность, но и контроль. За килограмм зерна можно было получить три года. Сосед наш приехал с войны раненый – назначили бригадиром. Они втроем украли по шесть мешков – получили по семь лет.

Как уехал из деревни

А как я оказался в Воскресенске – кто-то из наших разнюхал про Воскресенское ремесленное училище. И с 1947 года наши ребята начали уезжать сюда. У нас в деревне ни надеть, ни обуть ничего нет. А они приезжают на каникулы в суконной форме, сатиновая рубашка голубенькая, в полуботиночках, рассказывают, как в городе в кино ходят!..
В 50-м году и я решил уехать в Воскресенск. Пришел к председателю колхоза за справкой, что отпускает. А он не дает! Но там оказался прежний председатель – Михаил Михайлович. Он этому говорит: «Твой сын уже закончил там ремесленное. Что же ты – своего отпустил, а этого не отпускаешь?»
Так в 1950 году я поступил в Воскресенское ремесленное училище.
А, как мы туда в лаптях приехали, как учился и работал потом в кислоте, как ушел в армию и служил под Ленинградом и что там узнал про бои и про блокаду, как работал всю жизнь шофёром – потом расскажу.

8

Отклик на историю, посвященную детям войны. Со слов моей мамы, которой исполнилось 90 лет. НЕ СМЕШНО.

Моё довоенное детство было по-настоящему счастливым. Наша семья жила в селе Большая Глушица (ныне это райцентр на юге Самарской области). Непосильной работой детей не загружали, и весь день мы с соседскими ребятишками проводили в весёлых играх. Лишь с наступлением темноты расходились по домам. С тех самых пор я люблю слушать звонкие ребячьи голоса во дворе и мысленно возвращаюсь в детство.

«Мыслями я возвращаюсь в своё детство»

…Наша жизнь текла тихо, спокойно и счастливо. По крайней мере, так казалось. Войну с Финляндией 1939-40 гг. мы как-то не очень прочувствовали, она быстро закончилась. Но в ясный солнечный день 22 июня 1941 г. мы узнали и начале войны с фашистской Германией. Увидев слёзы бабушек и матерей, дети притихли и перестали смеяться. Мы и представить не могли всех военных тягот и лишений, ожидающих впереди, но интуиция подсказы-вала, что наше детство закончилось безвозвратно. Мне тогда исполнилось всего 11 лет.
В августе 1941 г. отца призвали на фронт. Мама поехала провожать его в Куйбышев. Оттуда вернулась с отцовским подарком – гитарой. Папа купил мне её на память. Помню, научилась играть на ней несколько мелодий, но дальше дело не пошло. А домой отец так и не вернулся. Чудом дошло до нас его последнее письмо: в нём он завещал нам с сестрой получить высшее образование и стать инженерами. Считаю, что мы выполнили его наказ, стали врачами.
Гремела война, жестокая, страшная. Всё мирное население старалось помочь бойцам. Мы тоже сушили сухари, шили и вышивали кисеты, бабушка вязала носки и особые варежки с двумя пальцами. Всё это отправлялось на фронт для быстрейшей победы над врагом. Мы продолжали учиться в школе, занятия не прекращались ни на один день.
Зимой стояли 40-градусные морозы, но никому даже в голову не приходило остаться дома. Бывало, мама закутает меня в большую шаль, оставив снаружи лишь щёлки для глаз, и я иду в школу, расположенную в 3-х км от села. В классах было не намного теплее, чем на улице, даже стыли чернила. Все ученики сидели в пальто, валенках и варежках.
Время шло. Жить становилось всё тяжелее. Не хватало самых элементарных продуктов. Хлеб стали давать по карточкам – по 150-200 граммов в сутки. Выручало лишь подсобное хозяйство. Километров за 7-10 от села нам выделяли землю, и трудились все, не разгибая спины. Хорошо хоть колорадского жука тогда не было, да и воровством никто не промышлял. Урожай вывозили вместе с мамой ночью на быках, так как днём они работали на колхозных полях. Но не всегда нам так везло, случалось возить выращенные овощи самим, на самодельных тележках.
Нас, детей, иногда пускали на плантации и разрешали рвать вороняжку (чёрный паслён). Осталось в памяти: это самая вкусная ягода голодных военных лет. Мы ели её свежей, сушили, делали начинку для вареников и пирогов. Я и сейчас люблю паслён, он растёт у меня на даче.
Верхом наслаждения в военные годы были конфеты-подушечки. А из других сладостей помню лишь мёд. Мама перед войной приобрела пол-литровую баночку с этой золотистой вкуснятиной и при болезни давала нам с сестрой по чайной ложечке. А нам так хотелось пробовать сладкое лекарство почаще! Вот мы и канючили: то у нас голова болит, то горло. Мама нашу хитрость раскусила и стала выдавать мёд лишь при высокой температуре. При такой экономии заветной баночки хватило на все военные годы.
Чему только не научились наши мамы в трудные времена! Вместо мыла варили щёлок из золы, вместо сахара использовали свёклу и морковь. Кашу поливали заваркой свекольно-морковного чая. Где-то доставали соль, которая в мирное время предназначалась животным. Чтобы зря не портить спички, бывшие в большом дефиците, в загнетке постоянно поддерживали огонь.
Во время войны все дети зачитывались произведениями Аркадия Гайдара. Школьники становились тимуровцами, помогали калекам-инвалидам и вдовам-солдаткам. По радио часто звучали военно-патриотические передачи: про Зою Космодемьянскую, Александра Матросова и других героев войны. Мы слушали песни в исполнении Лидии Руслановой, Клавдии Шульженко, Ивана Козловского. И с большим нетерпением все ждали сообщений с фронта, когда раздастся неповторимый голос Юрия Левитана.
В село часто приходили похоронки. То там, то тут слышался плач. В 1943 г. и мы получили известие: отец пропал без вести. Тогда это считалось сродни позору. Как это – «пропал»? Куда делся? В плену, значит? Но у нас неприятностей по этому поводу не было. Эшелон отца попал под бомбёжку, и все, видимо, понимали, что в этой мясорубке опознать тела бойцов было почти невозможно. Легче отнести их в графу пропавших без вести. Вот такой документ нам и прислали.
… После войны материально жилось не лучше, но радовало то, что ежегодно снижались цены на продукты, в 1947 г. были отменены карточки на хлеб. Получив целую булку тёплого ржаного хлеба, я по дороге домой, не удержавшись, съела половину кирпичика. До сих пор помню тот одурманивающий хлебный запах!..
Окончив школу я поступила в мединститут. И начался другой период жизни, нелёгкий, но счастливый.

А.А.Волкодаева

10

Слышал такую байку про Куйбышева. Якобы другой партийный босс в его присутствии материл своего подчиненного. Когда он закончил и подчиненного выгнал, Куйбышев заметил, что можно было бы и того, помягче. - Руководителю надо иметь твердый характер, - возразил партийный босс. На что Куйбышев сказал буквально следующее: - Характер - он как хуй, чем тверже, тем лучше. Но и показывать его, как и хуй, не всем нужно.

11

#4 07/06/2022 - 05:05. Автор: Эля Больше всего в российской глубинке (куйбышев, сарны, паланга) иностранцев потрясли дороги... .................................. ПАЛАНГА - это литовский курорт на берегу Балтики и там, даже в Советское время были отличные дороги. САРНЫ- если все помню, недалеко от г. РОВНЫ (Западная Укоаина). И то и другое не имеет отношения к Российской глубинке.

13

Слышал такую байку про Куйбышева. Якобы другой партийный босс в его присутствии материл своего подчиненного. Когда он закончил и подчиненного выгнал, Куйбышев заметил, что можно было бы и того, помягче. - Руководителю надо иметь твердый характер, - возразил партийный босс. На что Куйбышев сказал буквально следующее: - Характер - он как член, чем тверже, тем лучше. Но и показывать его как и член не всем нужно.

14

8 октября 1989 - На Центральном ТВ по Первой программе состоялся первый телесеанс Анатолия Кашпировского.Были проведены шесть передач "Сеансы здоровья врача-психотерапевта Анатолия Кашпировского", в ходе которых А.М. Кашпировский якобы осуществил беспрецедентное по своим масштабам излечение от самых различных заболеваний около 10 миллионов человек всего за 6 часов телевизионного эфира.

Вспомнилось:
Смех смехом. У нас мотористов куратор от НИИ Флота кап. раз. К 89 он уже был списан. Так вот он утверждал(и даже показывал моему начальнику), что у него исчезли шрамы от аппендицита. Может и прикалывался.
Но вот начал обсуждать это на своем чате однокашников в Ватсаппе и пришли мы к выводу , что Вера-сильнейшая штука.А Вера и самовнушение, что почти то же самое.
Списали его вот по такому случаю: Летел на аэроплане Аэрофлота из Питера в Куйбышев на Юбилей Кузнецова Н.Д.(Генеральный конструктор авиационных двигателей НК, которые на наших экраноплана и Орленок и Лунь были применены) Летел с Начальником НИИ - адмиралом. Адмирал в белой парадке. Стюардесса раздавала лимонад и кап раз передавая адмиралу стакан - плеснул ему на белые бруки. Ну тот как воспитанный не стал предъявы чинить, а вот наш так расстроился, что вечером после банкета с ним случился инсульт. Да. Кто читал у Чехова рассказ про чих на лысину генерала в театре. Почти полная аналогия. Долго лежал в больничке в Куйбышеве,потом на ЯК-40 "Генерала" отвезли в Питер.
Вот и шрамы у него действительно исчезли. Внушаемый. Наверняка связано.